Одним из осенних дней, лишенным иных примет кроме означенных прилагательным, мы отловили экипаж и отправились в Пирогово. Это удивительное своим спокойствием место расположено в ложбине между холмами (которые напоминали что-то в исполнении Айвазовского) на окраине города (который напоминал что-то в исполнении Жванецгого); нужно заметить, что путь туда не многим уступает пункту назначения, по меньшей мере, благодаря обилию этого пути. Оказалось, что вид самолета, мирно стоящего на летном поле, отзывается в моем сознании чем-то архаично-ребяческим, но экипаж был слишком резвым, чтоб можно было подробно рассмотреть это ощущение. Что-то около часа геометрия бросалась в лицо подобно веткам, бьющимся о стекло автомобиля на пересеченной местности.
Было бы лукаво сказать, что, одолев ворота и кассу, мы окунулись в другую эпоху, прошли сквозь время и тому прочее. Ничего подобного не произошло; на входе продавали булки в целлофане, к выходу шёл мужчина со спаниелем, а мы свернули налево за мельницей потому, как там было безлюднее, что конкретно в моем случае значит – бесчеловечнее. Простор, умноженный на свою простоту.
На сколько мне известно, украинская хата представляет из себя деревянный сруб, обмазанный смесью глины, конского навоза и соломы. Не утверждаю, потому, как не уверен, ибо наличие лошадиных испражнений в данной конструкции мне кажется нецелесообразным. Может быть потому, что у меня возникло иррациональное желание обитать в подобном месте, а к экскрементам я отношусь предвзято, как, впрочем, и любой другой человек, за исключением Сальвадора Дали.
Воображение рисовало мой собственный жанровый портрет на фоне мазанки и ветхой мельницы. Я без спешки возделывал землю или курил исцарапанную и потертую трубку на крыльце или колол дрова на зиму, которую мое воображение напрочь отказалось показывать. За что я благодарен, так как, не смотря на Гоголя, эти места не созданы для снега и минуса по Цельсию. Хоть я и пытался вяло представить себе, как выглядела бы адаптация центрального отопления в архитектуре того времени.
